Киевлянка Хорошунова в дневнике 1942 года: Библиотекари получают 827 или 806 рублей. И уборщицы – по 300 рублей

Красный корпус университета в годы оккупации. В одном из зданий университета размещались фонды библиотеки Академии наук, где работала Хорошунова

Фото: infokiev.com.ua

4 июня 1942 г., четверг

Таким образом, я снова в библиотеке Академии наук, которая сейчас называется Wissenschaftliche Academische Bibliothek des General-Komissar. Уже четыре дня я здесь. И привыкла уже, хотя все время такое чувство, словно хожу по склепу, где лежат умершие. Запустение, грязь, тишина. Ничто не напоминает кипучей жизни, которая некогда наполняла библиотеку до краев. Читальные залы покрытые годовой пылью и запах в их затхлый от согретого солнцем воздуха. Черными пятнами в окнах закрывают свет куски дикта или картона, вставленные вместо вылетевших от взрыва стекол. Ни одного цветка не сохранилось в библиотеке. Они погибли от холода. От морального холода погибло библиотечная жизнь.

В вестибюле стены и потолок залиты ржавыми пятнами. Это через дырявую крышу вода беспрепятственно лилась вниз. Везде склады мертво лежат книг и различной мебели. И только между лестницами стоят, будто вчера поставлены, панно с орнаментами центрального оформления выставки Франко. Краски не выцвели за год. Но как больно смотреть на свою работу, сделанную в советское время и опозоренную том, что на холсте под имитацией автографа Франка висит лозунг Гитлера «Наша борьба — борьба правды с ложью. А так как правда всегда побеждает, значит, мы победим». И страшно, очень страшно, что такой лозунг так цинично могут поднимать на щит фашисты!

Из библиотеки можно уйти, можно спать, можно вообще целые дни ничего не делать, и никто даже не заметит, не заинтересуется

Сейчас много места в библиотеке. Все комнаты пустые. А как трудно было раньше получить место для работы. Углы коридоров казались прекрасными кабинетами, столько было работников и читателей в библиотеке. А сейчас! Только серые ночные бабочки, в пыли, которые лежат без движения книг, занимают библиотечные залы. В красном уголке стопки книг. Это сотни тысяч книг, которые перетащили в зимние холода на своих спинах старой, те, что остались в библиотеке. Молодых нет совсем. Я здесь называюсь «юной», потому что самой молодой после меня не менее 40 лет. Все старые сотрудники, но трудно их узнать. Голод и холод слишком изменили их, и если бы не тишина библиотеки, которая подчеркивает звуки их шагов, медленных и также очень тихих, казалось бы, что движутся тени бывших библиотекарей.

Библиотека получила в подарок новое университетское здание, подобное с ней, которое находится по другую сторону университета. Там тоже в пыли и холоде, среди груды книг в кабинетах, сразу утром после прихода выстраиваются в ряд все сотрудники библиотеки и конвейером подают книги снизу вверх. Жуткий конвейер.

Все библиотекари получают 827 рублей или 806 (вторые — те, кто позже поступил). И уборщицы получают по 300 рублей. В число средних попали канцелярия и я. Мы получаем по 640 рублей. Для переплетчика, которым я сейчас работаю, большей ставки не нашлось. Конвейер работает несколько быстрее после первого и пятнадцатого числа, когда участники его съедят хлеба. А все остальные дни все двигаются, как примерзшие мухи. Дисциплины в библиотеке никакой. Дирекция вся мягкосердечная. Только уволили уборщиц Кузнецову и Кириллову за брань. В остальном же из библиотеки можно уйти, можно спать, можно вообще целые дни ничего не делать, и никто даже не заметит, не заинтересуется.

Комнате, где теперь жизнь, – бывший спецотдел. Там зимой топилась печь и там сидели все. Сидят там и сейчас. Сидит в библиотеке и Бенцинг целый день. Все дела делаются с его ведома. Он благоволит к сотрудникам, ухаживает за ним, заботится об их благополучии. Он сам выпросил ставки для сотрудников. Ему я обязана тем, что пока сижу здесь, а не еду в «солнечную» Германию.

Бенцинг показался мне симпатичным человеком, что никак не вязалось в нашем представлении с гороховой формой со свастикой на руке, которую он носит

Мое поступление в библиотеку было довольно своеобразно и может поставить в тупик. Если никакого спасения от Германии не оставалось, я зашла в библиотеку спросить, не возьмут ли меня на работу. В маленькой комнате спецотдела сидели Бенцинг и Фалькевиц. Мой вопрос перевели Бенцингу. Он смерил меня довольно пренебрежительным взглядом, как мне показалось, и спросил, что я умею делать. Я представилась переплетчиком. Он вдруг довольно вежливо улыбнулся и спросил, устроит ли меня работа с первого июня (было это числа пятнадцатого мая). Я сказала, что да, устроит, если к тому времени меня не заберут в Германию. Он спросил, почему я не хочу туда ехать. И совсем не считаясь с моментом, у меня вдруг сорвалось: «Туда могут отвезти только мой труп». Ему точно перевели. Лицо его сделалось злым, он отвернулся, а я, правду сказать, струсила. И вдруг он повернулся, снова вежливо улыбаясь, и сказал:

— Пока вы у меня не работаете, я ничего вам не могу обещать. Но когда будете работать, я постараюсь защитить вас от необходимости ехать туда.

Этот оборот дела меня очень смутил, и Бенцинг показался мне симпатичным человеком, что никак не вязалось в нашем представлении с гороховой формой со свастикой на руке, которую он носит. От меня ничего не требовали, никаких документов или заявлений. А первого числа оказалось, что я — переплетчик — есть уже в составе библиотеки. Так я поступила на работу к немцам. Сама должна была прийти. Раз в месяц первого числа Бенцинг приносит деньги и Луиза Карловна платить их сотрудникам. Бенцинг же дал 100 рублей на ремонт рояля в музыкальном отделе библиотеки, и уже было два концерта. Второй был уже при мне, вчера. Из-за него я вчера еле дотащилась домой, потому что испытала перед тем из читальных залов сорок стульев.

Мне отпустили комнату Бухиной. В ней светло, чисто, и в открытое окно доносятся шумы, словно живого, города. Во всем этом крыле только Семашкевич еще раскладывает книги в бывшей бухгалтерии.

Никак не уйти от воспоминаний. И здесь, в комнате, тоже. Я только думаю, что Бухина была бы не очень огорчена, если бы узнала, что в ее комнате сейчас имеет переплетное ателье. Жива ли она, Роза Анатольевна? Мне часто на улице, кажется, что она идет, и тогда, как во всех подобных случаях галлюцинаций, дрожь пробегает с головы до ног. Где-то все они? Не знают, что мы не перестаем думать о них, и только ничего не знаем о них, ничем не можем помочь.

Предыдущая запись в дневнике – от 1 июня.

О личности автора мемуаров об оккупации Киева – Ирины Хорошуновой, и тем, как сложилась ее жизнь после войны, а также о судьбе самого дневника читайте в расследованиях издания «ГОРДОН». Полный текст мемуаров публикуется в спецпроекте «Дневник киевлянка».

Редакция благодарит Институт иудаики за предоставленные материалы.

За идею редакция благодарит историка и журналиста, сотрудника Украинского института национальной памяти Александра Зинченко.

Комментирование и размещение ссылок запрещено.

Комментарии закрыты.